От воды поднимался еле заметный пар. Вокруг не было ни души.
Игнатьев разделся и вошел в воду.
Я с удовольствием смотрела на него. У него было тело боксера-супертяжеловеса. Войдя по грудь, он обернулся и поймал мой взгляд.
— Ну, давай! Я ловлю тебя!
Я кинула одежду и с визгом бросилась прямо в обжигающе-холодную воду…
И там, в голубой воде, и на берегу, когда мы, хохоча, натягивали одежду на свои мокрые тела, меня не оставляло отчетливое ощущение: вот оно, то самое счастье. И не будет у меня счастливее дня, чем этот.
И вновь кольнуло крошечной, тоненькой и острой иголочкой…

И не было у Криса дня счастливее, чем этот.
Он любил маленькую бультерьершу с черным ухом до изнеможения. Они носились по полю, ныряли в снег жаркими пастями, боролись, пили из озера воду, лаяли, грызли толстые палки, изредка благодарно подбегали к хозяевам и вновь любили друг друга…

Неожиданно у озера появилась целая толпа каких-то странных, плохо одетых людей с котомками за плечами. Многие из них были босы. Люди неспешно раскладывали свои рюкзачки, вынимали из них хлеб и термосы.
Потом они дружно встали, повернувшись лицом к солнцу, и запели нестройно и странно:


Люди господу верили, как Богу,


а он сам к нам на землю пришел.


Смерть изгонит как таковую, а


Жизнь во славу введет…
Они протягивали руки ввысь, к солнцу, их лица сияли каким-то нездешним блаженством, и они вновь и вновь повторяли слова своей странной заунывной песни.
— Кто такие? — удивленно фыркнул Игнатьев.
— Это ивановцы. Ну эти, ученики Порфирия Иванова…
— А, которые босиком зимой и летом ходят! Ясно.
— Они хотят жить в единении с природой и презирают все материальные блага, — сказала я.
— А я вот грешен, все же люблю блага…
— Ты мерзкий богач! — засмеялась я.
В толпе верных последователей Великого Учителя Порфирия Иванова стоял Мастер и повторял за всеми незамысловатые слова гимна. Он был в потертой телогрейке, но ботинок с ног все же не снял.