Песочный холмик уже зарос молодой травой. Сосед ушел, а Дюшес постоял над могилкой, выругался и с удовольствием помочился на холмик:
— Вот тебе, ублюдок. Что, получил, а?!
Казалось бы, Дюшес должен был торжествовать. Но навязчивое беспокойство как-то незаметно поселилось в нем. Не помогала даже водка. Наоборот, хмель гнал в голову дурные и глупые мысли: Дюшесу почему-то иногда казалось, что там, в могиле, собаки может быть и нет…
Однажды на станции он увидел белого бультерьера, и его окатило мистическим ужасом. С трудом он внушил себе, что это вовсе не Крис, а совершенно другая собака. Однажды какой-то белый деревенский пес перебежал ему дорогу на пустынной садовой аллее. Ничего особенного в этом не было, но Дюшеса прошиб озноб. Он возненавидел всех белых собак. Он как-то пожаловался Тоньке, жене. «Да у тебя, никак, белая горячка!» — устало махнула она рукой.
Несколько раз пес снился ему. Он сидел, пристально глядя ему в глаза и как-то вопросительно-нервно облизываясь. После таких сновидений Дюшес начинал глушить горькую уже с утра.
Поздней осенью, вдруг пропал Полкан. Убежал и уже не вернулся.
Тоскливая, черная, ледяная, пришла зима. Те крохи снега, что выпали, тут же смешались с песком и пылью, с паровозной свинцовой гарью, и грубый ветер шуршал пыльными бурунами по оледеневшей, стылой земле. Ветер гудел в проводах: «у-у-у!», и долгими ночами этот вой казался Дюшесу воем обезумевшей бездомной собаки. «Чур меня, чур меня!» — бормотал Дюшес. Ни за какие коврижки не вышел бы он ночью на улицу. Все чаще и чаще этот проклятый бультерьер с оскаленной, покрытой шрамами мордой так и вставал перед его глазами, будто он зарезал его только что.
Почему же «писаки» не потребовали от него денег за дорогую собаку, почему не приехали на «разборку»? Ведь он, втайне, одно время даже деньги держал, хотел отдать. Черт с ними, с деньгами, лишь бы от души отлегло. Так нет же, не приехали, не потребовали. Не нужны им его деньги. А вдруг они задумали что-то другое?!
И предательский холодок вползал в разбитое сердце Дюшеса, оно сжималось судорожно и испуганно, как воробей в лапках кошки, и никуда не мог Дюшес подеваться, спрятаться от этого мучительного предчувствия, от ожидания чего-то неминуемого и страшного.